Если однажды зимней ночью путник - Итало Кальвино
О книге в Википедии: «Если однажды зимней ночью путник» (итал. Se una notte d'inverno un viaggiatore) — один из наиболее знаменитых романов итальянского писателя Итало Кальвино, впервые опубликованный в 1979 году. Главной темой произведения являются роль литературы в жизни человечества и различия в её восприятии различными людьми.
Сюжет:Повествование в романе ведется от второго лица («Ты, Читатель»). Действие начинается с того, что Читатель покупает в книжном магазине новый роман Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник». Однако книга оказывается бракованной, и Читатель идёт заменить её. В книжном магазине ему сообщают, что начатая им книга — польский роман Тазио Базакбала «Неподалёку от хутора Мальборк». Заменяя книгу, он знакомится с Читательницей. Однако и эта книга оказывается бракованной. Дальнейший сюжет представляет собой попытки Читателя и Читательницы разыскать полный вариант этих книг, однако им всё время попадаются отрывки новых романов.
Структура: Роман обладает достаточно сложной структурой. Он состоит из одиннадцати глав, из которых одна, восьмая, представляет собой дневник писателя Сайласа Флэннери. Кроме того, значительную часть книги занимают начальные отрывки из вымышленных романов вымышленных (за исключением первого случая) писателей. Их десять:
читать викиМои впечатления: Совершенно не помню как, где и когда мне попалась эта книга, с чего я вообще решила ее читать. Это одна из самых интересных книг, которые я когда-либо читала, но вместе с тем и самая бесячая книга. Раздражалась я буквально через главу, т.к. книга состоит из множества неоконченных рассказов. Большая часть из них были очень интересными и хотелось узнать, что будет дальше. Увы и ах, все истории обрываются на самом интересном. Повествование тоже очень необычное, нигде такого не встречала, книга в книге по сути, границы размываются, уже и не понятно где одна история, где другая. Но не смотря на все раздражения от не узнанных концовок хотеся дочитать до конца.
Цитаты
- Многие, кто помоложе, кто постарше тебя, пребывают в ожидании необыкновенного от книг, людей, путешествий, событий, – словом, от всего того, что готовит нам день грядущий. Многие, но не ты. Ты прекрасно знаешь: лучше уже не будет, не было бы хуже. К такому выводу ты пришел не только из собственного, но и всеобщего, чуть ли не всемирного опыта. А что же книги? Так вот, когда ты понял, что на лучшее рассчитывать нечего, ты решил ограничиться довольно узким миром книг. Может, хоть здесь получишь удовольствие. Как в молодости, когда вечно на что-то надеешься. Плохо ли, хорошо ли выйдет – неизвестно. А разочаруешься – невелика беда.
- Из-под кончика карандаша выступал набросок влажной мякоти моллюска; ежиное брюшко то растягивалось, то сжималось, отливаясь на ватмане плавной игрой светотени, обрамленной густой и колкой штриховкой. [...] несмотря на лучистую симметрию шаровидного тельца, почти не оставляют зацепок для линейного изображения.
- [...]; я же пытаюсь прочесть в череде ежедневно возникающих на моем пути вещей намерения окружающего мира в отношении меня и продвигаюсь наугад, зная, что не существует такого словаря, который выразил бы тяжесть сумрачных намеков, что скрыты в вещах.
- – Чтение, – произносит он, – это вот что: есть нечто, данное и виде письма, твердый материальный объект, который нельзя изменить; через него мы сравниваем себя с чем-то иным, чего с нами нет и что составляет мир нематериальный, невидимый, потому что он остается уделом догадок и воображения или потому что он был и теперь его уже нет: он миновал, рассеялся, безвозвратно затерялся в крае мертвых...
- Сколько раз, когда прошлое начинало тяготить душу и слишком многие полагали, что имеют у меня открытый кредит, материальный и моральный, как полагали в Макао родители девушек из «Нефритового сада» – хуже назойливой китайской родни не придумаешь, – хотя, нанимая девушек, я все обговаривал и с ними, и с их родителями и платил наличными, лишь бы они не маячили у меня перед глазами, эти мамаши и папаши, худющие, как щепки, в белых носках, с плетеной корзиной, воняющей рыбой, и с неизменно диковатым видом, как будто они приехали из тьмутаракани, меж тем как на самом деле жили в портовом квартале, – в общем, сколько раз, когда прошлое становилось невмоготу, меня охватывало непреодолимое желание обрубить все концы: поменять ремесло, жену, город, континент – один за другим, пока не обойду весь свет, – привычки, друзей, дела, клиентов. В этом-то и состояла главная моя ошибка. Когда я это понял, было поздно.
Ведь так я лишь накапливал одно прошлое за другим; накапливал и приумножал. И если одна жизнь казалась мне чересчур насыщенной, разветвленной и запутанной, чтобы постоянно таскать ее за собой, что же тогда говорить о нескольких жизнях, каждая из которых имела свое прошлое; и о прошлом других жизней, продолжавших наслаиваться друг на друга.
- В общем, все истории сводятся к тому, что прожитая жизнь у каждого одна-единственная, однообразно-плотная, как байковое одеяло, в котором не разнять сплетающие его нити.
- Плотная изгородь исписанных страниц опоясывает пространство, как густая листва в дремучем лесу или слоистая скала, разлинованная пластами сланца.
- – Сегодня нигде не ценят печатное слово так высоко, как в странах с полицейским режимом, – продолжает Аркадий Порфирич. – Если на подавление литературы выделяются крупные суммы – это верный признак того, что в данной стране литература действительно играет важную роль. Если литература вызывает к себе столь неослабный интерес, она приобретает поистине громадное значение, совершенно невообразимое в странах, где, предоставленная самой себе, она прозябает в качестве безобидного развлечения. Разумеется, механизм подавления должен работать с небольшими передышками. Время от времени цензура закрывает на что-то глаза, потом снова закручивает гайки; и снова дает поблажки; она непредсказуема в своих суждениях, ведь если вообще нечего будет подавлять, весь механизм заржавеет и придет в негодность. Скажем прямо: любой режим, даже самый авторитарный, держится за счет неустойчивого равновесия; ему нужно постоянно оправдывать существование аппарата подавления, а значит, и того, что подавлять. Желание писать нечто раздражающее законную власть есть одно из необходимых условий для поддержания этого равновесия.
- Мы способны запретить людям читать, но в указе о запрете чтения все равно будет прочитываться та самая истина, которую мы хотели бы скрыть от прочтения...
- Отказываться не так трудно, как многие полагают: стоит только начать. Достаточно однажды поступиться чем-то жизненно важным, и выясняется, что можно обойтись и без чего-то еще, много еще без чего.